Родословная Пушкиных. Гостиная в господском доме. Музей – заповедник А.С.Пушкина «Болдино».
«У Пушкина было много врагов, и он умел их ненавидеть. Также, как умел любить друзей. За пять лет число друзей вокруг него поубавилось – иных уж нет, те «далече», третьи изменились, ушли. Правда, с ним Нащокин, Дельвиг, Вяземский. Но многие вчерашние читатели, почитатели охладели.
Новые времена, новые читатели, новые песни – и новые вражеские голоса. Одним из главных противников становится Фаддей Булгарин, издававший (вместе с Николаем Гречем) газету «Северная пчела» и журнал «Сын Отечества». Некогда он, русский офицер, затем польский, воевал на стороне Наполеона, попал в плен, вынырнул в Петербурге, сблизился с передовыми литераторами, будущими декабристами, а после 1825-го – неслыханное трусливо-восторженное усердие, стремление услужить победившей власти чем только возможно – статьей, романом, секретной «консультацией», прямым доносом.
Около 1830 году Булгарин повел развернутую атаку на Пушкина. Пушкин не отмалчивался. Еще в конце марта Погодин сообщал приятелю за границу: «Мне очень жаль, что эти площадные брани его слишком трогают».
Булгарин выпустил своего «Дмитрия Самозванца» (в пику «Борису Годунову»), полагая, что «перешибет» Пушкина на литературном поприще, и громогласно объявляя к тому же, что поэт-де аристократ, пишет «для немногих», а у него, Булгарина, куда более обширный круг читателей. Близкая же поэту «Литературная газета» отвечала: «А.С. Пушкину предлагали написать критику исторического романа г. Булгарина. Он отказался, говоря: чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь».
Родословная Пушкиных. Гостиная в господском доме. Музей – заповедник А.С.Пушкина «Болдино».
Булгарин «разнес» седьмую главу «Онегина» предлагал властям обратить внимание на непатриотическое поведение Пушкина; автор же «Онегина», подразумевая подвиги Фаддея Венедиктовича на поприще доносов, написал нашумевшую статью о только что вышедших записках Видока, начальника парижской сыскной полиции, и читающая публика легко узнала в портрете сыщика Видока – сыщика Булгарина. По рукам пошла ядовитая пушкинская эпиграмма, заканчивавшаяся строкой: «беда, что ты Видок Фиглярин». Булгарин пошел на ловкий ход: он напечатал пушкинскую эпиграмму в своем журнале, переменив смысл смягчением последней строки: «Беда, что ты Фаддей Булгарин…».
С начала октября Пушкин начал снова пристреливаться к «румяному критику, насмешнику толстопузому». Были, правда, дела поважнее – закончить поэмы, повести, стихи, сказку. Однако вот уж середина октября… Возможно, неизвестный нам повод вернул Пушкина к оставленному спору. Получено какое-то письмо? Попала в руки старая газета? Или не было никого внешнего повода, а просто настроение пришло – дожди, холера?.. И в один день напишутся очередная эпиграмма да большое стихотворение.
Не следует ли пожалеть вслед за Погодиным, что Пушкина «площадные брани…слишком трогают»? Не сам ли он позже посоветует принимать равнодушно «хвалу и клевету», «не оспаривать»? Можно составить целую «хрестоматию» пушкинских высказываний о поэте, который движется к высокой цели, лишь изредка бросая Булгариным:
Подите прочь, какое дело
Поэту мирному до вас…
Но можно представить и богатейшую «коллекцию» пушкинских ударов, нанесенных «ребятами-подлецами». Пушкин знал, что лучше бы спокойно пренебречь, не заметить, но характер, темперамент, ум, сердце, не позволяли. Незадолго до смерти он встретит Плетнева и заметит, что что тот живет истиной – «мир и в человецех благоволение» – и он бы так желал, да не может…
Родословная Пушкиных. Гостиная в господском доме. Музей – заповедник А.С.Пушкина «Болдино».
Но дело не только в том, что поэт не мог сдержаться. Он был убежден, что нужно и важно бороться за чистый, нравственный воздух русской литературной жизни. Сражаясь с булгариными, отвечая на злобные выпады, он втягивал литераторов, критиков, мыслителей в споры, рассуждения, неизменно касавшиеся важнейших вопросов. Собирая лучших, честнейших писателей и читателей против видоков, Пушкин помогал вырасти хорошей, высокой литературе.
Не то беда, Авдей Флюгарин,
Что родом ты не русский барин,
Что на Парнасе ты цыган,
Что в свете ты Видок Фиглярин:
Беда, что скучен твой роман.
Эпиграмму про Видока Фиглярина не удалось напечатать в настоящем виде, и вот создается другая, которая должна повести читателя к той, первой, где доносчик прямо назван доносчиком. Прозрачное «Авдей», конечно, вело к Фаддею, «Флюгарин» же напоминал о переменчивом, как флюгер, нраве Фаддея и «перекликался» с Фигляриным. «Не то беда, что ты Булгарин…» – примиряется Пушкин в черновом листке. – «Что ты прямой Видок Фиглярин». Через год эпиграмма появится в одном из альманахов, но издатель, опасаясь властей, сменит одну букву: вместо «видок» более мягкое – «ведок» (то есть слишком о многом ведающий)…
В тот же день, в том же задоре, против того же противника сочинена другая, куда более значительная вещь, первая мысль о которой, наверно, мелькнула у Пушкина еще десять недель назад, когда, собираясь из Петербурга в Москву (и далее в Болдино), он прочитал в «Северной пчеле»: «лордство Байрона и аристократические его выходки, при образе мыслей бог весть каком, свели с ума множество поэтов и стихотворцев в разных странах, и … все они заговорили о 600-летнем дворянстве!.. Рассказывают анекдот, что какой-то поэт в Испанской Америке, также подражатель Байрону, происходя от мулата или, не помню, от мулатки, стал доказывать, что один из предков его был Негритянский Принц. В Ратуше города доискались, что что в старину был процесс между шкипером и его помощником за этого Негра, которого каждый из них хотел присвоить, и что шкипер доказывал, что он купил Негра за бутылку рому. Думали ли тогда, что к этому Негру признается стихотворец. Суета сует…».
Многие читатели, конечно, сразу поняли, что «поэт в Испанской Америке, подражатель Байрону» – это Пушкин, а небрежное «не помню, от мулатки…» – о матери поэта. Между прочим, не обошлось без доноса: если у Байрона «образ мыслей бог весть какой» – опасный, неблагонадежный, то и «подражатель Байрону» недалеко ушел.
Портреты предков А.С.Пушкина. Гостиная в господском доме. Музей – заповедник А.С.Пушкина «Болдино».
Но на этот раз главная цель Булгарина – унизить Пушкина, представить его кичливым аристократом (публика, конечно, должна легко догадаться, кто из писателей, наоборот, не аристократ, а «демократ», и пишет не для «узкого круга», а для всех желающих). Заметка высмеивала интерес Пушкина к предкам, в частности к Абраму Петровичу Ганнибалу, «арапу Петра Великого», генералу, инженеру, ученому, который, конечно, и подразумевался под негром, будто бы купленным за бутылку рома. Эту вымышленную историю, как стало известно позднее, рассказал Булгарину другой неприятель поэта, будущий министр просвещения Уваров. Позже Пушкин объяснит: «Ввиду того, что вышеупомянутая статья была напечатана в официальной газете, и непристойность зашла так далеко, что о моей матери говорилось в фельетоне, который должен был бы носить чисто литературный характер, и так как журналисты наши не дерутся на дуэли, я счел своим долгом ответить анонимному сатирику, что и сделал в стихах и притом очень круто».
Моя родословная
Смеясь жестоко над собратом,
Писаки русские толпой
Меня зовут аристократом.
Смотри, пожалуй, вздор какой!
Не офицер я, не асессор,
Я по кресту не дворянин,
Не академик, не профессор;
Я просто русский мещанин.
Понятна мне времен превратность,
Не прекословлю, право, ей:
У нас нова рожденьем знатность,
И чем новее, тем знатней.
Родов дряхлеющих обломок
(И по несчастью, не один),
Бояр старинных я потомок;
Я, братцы, мелкий мещанин.
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава богу, мещанин.
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил.
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.
Смирив крамолу и коварство
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили,
Нас жаловал страдальца сын.
Бывало, нами дорожили;
Бывало... но — я мещанин.
Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Его пример будь нам наукой:
Не любит споров властелин.
Счастлив князь Яков Долгорукой,
Умен покорный мещанин.
Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.
Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот схоронил
И не якшаюсь с новой знатью,
И крови спесь угомонил.
Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин,
Я не богач, не царедворец,
Я сам большой: я мещанин.
Postscriptum
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала,
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала,
И пал впервые Наварин.
Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж он в семье своей почтенной?
Он?.. он в Мещанской дворянин.
16 октября еще не было постскриптума, он появился в последнем карантине при возвращении из Болдина, после чего Пушкин переписал окончательно стихотворение и пустил его по рукам (оно было полностью напечатано только через полвека). «Что касается его стихов,– заметил Николай I, – я нахожу в них остроумие, но еще больше желчи, чем чего-либо другого. Он бы лучше сделал, к чести своего пера и особенно своего рассудка, если бы не распространял их». Недовольство царя объясняется легко: удар в одного Булгарина Пушкину еще бы простили, но ведь редактор «Северной пчелы» появляется лишь в конце стихотворения, уже после того, как прямо задеты влиятельнейшие фамилии, «светская чернь», оттеснившая честных, упрямых, неукротимых: новая знать («чем новее, тем знатней»), выросшая и укрепившаяся в XVIIIи начале XIXвека».
(«Болдинская осень. Стихотворения, поэмы, маленькие трагедии, повести, сказки, письма, критические статьи, написанные. А.С. Пушкиным в селе Болдине Лукояновского уезда Нижегородской губернии осенью 1830 года. – 3-е изд. / сост. Н.В. Колосова; предисл. Т.Г. Цявловской; Сопроводит. текст В.И. Порудоминского, Н.Я. Эйдельмана. – Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1990. С. 155-160)
